Классный журнал

Леонид
Ганкин

Сокровища Старой площади

Брежнева я видел в гробу. То есть в буквальном смысле. Многие еще помнят, как это бывало. Траурно-торжественный голос из репродуктора или телевизора: «Нескончаемым потоком тянутся люди к Большому Колонному залу Дома Союзов, чтобы проводить в последний путь…» — далее должность, имя, отчество и фамилия. Среди людей, тянувшихся к Колонному залу в ноябре 1982 года, был и я с коллегами по Институту востоковедения Академии наук СССР (в просторечии — ИВАНу), направленными по разнарядке райкома партии для участия во всенародном прощании с Леонидом Ильичом. Оно стало моим первым общественным мероприятием в ИВАНе, куда я пришел работать младшим научным сотрудником. Я тогда и представить себе не мог, что это историческое событие даст мне шанс получить новый профессио-нальный опыт, станет отправной точкой карьерного роста и… первым шагом к сокровищам партии.

После смерти Брежнева в стране подули новые политические ветры. Юрий Андропов считал, что недостатки советского строя надо смело вскрывать и решительно устранять. Это было созвучно идеям Евгения Максимовича Примакова, возглавлявшего в те годы ИВАН и требовавшего от своих сотрудников разрабатывать практические рекомендации, как строить отношения со странами Азии и Африки.

Отделу, в котором работал я, было поручено ответить на вопрос, как усилить идеологическое и культурное влияние СССР на страны третьего мира. Итоги исследований предполагалось в виде аналитических записок направлять в международный отдел ЦК КПСС и другие директивные органы. Но тут обнаружилось, что маститые ученые, погруженные в изучение древних, средневековых и даже современных литературных текстов, не очень приспособлены и, главное, расположены к подобным изысканиям. Время шло, но ни одна из аналитических записок нашего отдела так и не ушла наверх.

И тогда наш завотделом в отчаянной попытке исправить ситуацию сделал ставку на молодежь. Однажды он вызвал меня к себе и поручил самому найти тему, по которой я бы мог выработать какие-то значимые рекомендации — да такие, чтобы их сочло полезными высшее руководство страны. То есть пойди туда, не знаю куда…

Но я не был обескуражен таким заданием, а даже наоборот, взялся за дело с рвением и наглостью, свойственными молодости. Во многом потому, что занимался тогда массовой литературой и массовым сознанием, размышлял о способах воздействия на умы и уже сам начал приходить к выводу, что, если говорить об умах в Азии и Африке, Советский Союз, мягко говоря, слабо на них воздействует.

Кроме всего прочего мне отчаянно хотелось отличиться. И надо сказать, мне это удалось.

Я изучил переводную печатную продукцию, которая издавалась в СССР для развивающихся стран, сопоставил ее с книжками и периодикой, которые издавались и пользовались популярностью в этих странах, и пришел к выводу, что наша экспортная литература никуда не годится. В странах, для которых она предназначена, ее никто не читает, поэтому для них необходимо издавать нечто совершенно другое, и я попытался описать, что именно, перечислив по пунктам, какие шаги необходимо предпринять.

Моя аналитическая записка долго путешествовала по кабинетам институтских начальников. Поначалу они приходили в ужас от ее критического накала и пытались смягчить формулировки, но потом понимали, что с выводами особо не поспоришь, и с замиранием сердца передавали ее на уровень выше, пока записка не дошла до самого Евгения Максимовича.

И тут произошло небывалое: директор института, в то время член-корреспондент АН СССР Примаков вызвал к себе простого мэнээса. Перед аудиенцией наш завотделом проинструктировал меня, как себя вести, что говорить и чего не говорить, и, чуть ли не перекрестив напоследок, отправил в главный начальственный кабинет.

Евгений Максимович сказал мне, что запис-ка ему понравилась, но в ней присутствует довольно острая критика, поэтому каждый факт, каждое слово в тексте должны быть тщательно выверены. Он указал мне на два-три потенциально уязвимых места и предложил их немного подработать. «Недели хватит?» — спросил Примаков. «За день сделаю», — ответил я. Примаков улыбнулся.

Вскоре записка за подписью Евгения Максимовича была направлена в ЦК партии, в том числе прямиком в политбюро. Там к ней отнеслись серьезно, говорят, даже полетели чьи-то головы.

Авторство записки не скрывалось, и однажды меня вызвали на беседу в международный отдел ЦК. Пропускали туда по партийным билетам, а поскольку я тогда был комсомольцем, то предъявил паспорт. Прапорщик с синими погонами, на которых красовались буквы «ГБ», долго листал документ, крутил его в руках, разглядывал фотографии на нем — одна была сделана, когда мне было 16 лет, другая — когда 25. На первой я был с модными в ту пору, длинными, как у песняров, усами, на другой — без. «А с усами вам лучше было», — сказал прапорщик, отдавая мне паспорт и знаком показывая, что я могу проходить.

В следующий раз я пришел туда через месяц. На входе дежурил тот же прапорщик, но я его не узнал. Когда же я подал ему паспорт, он даже не стал его смотреть. «С усами вам все-таки лучше было, Леонид Эммануилович», — сказал он. «Вот это память!» — удивился я. «Профессиональная», — ответил прапорщик, скромно потупив взор.

В ЦК партии придумали, как направить мою энергию в мирное русло. Меня стали приглашать на Старую площадь, чтобы я разбирался в горах писем, которые приходили туда из посольств, культурных центров и других советских учреждений за рубежом. Все письма были так или иначе связаны с вопросами внешнеполитической пропаганды. Мне было поручено сортировать их по темам, делать на их основе резюме и формулировать выводы. Моими визави были ответственные сотрудники международного отдела ЦК — от инструкторов до заведующих секторами. Все они были со мной весьма любезны, что немудрено: я выполнял за них трудоемкую черновую работу. После трех-четырех часов корпения над бумагами я получал от цековцев пропуск с указанием времени окончания посещения — как правило, минут на сорок позже реального. Делалось это не случайно. В здании на Старой площади было чем заняться.

Сначала я шел в столовую, чтобы поесть тамошних знаменитых сосисок с испеченным специально для ЦК мягким белым хлебом с хрустящей корочкой. Сосиски были сочные, подкопченные и невероятно вкусные — я не пробовал таких никогда. Думаю, что даже сейчас, когда купить задорого вкусные сосиски не особо большая проблема, мало какие можно сравнить с теми, которыми кормили в ЦК.

С аппетитом поев, я бросался обегать книжные киоски. Помню, оказавшись впервые перед одним из них, я чуть не лишился дара речи от вида представших перед моим взором богатств. Появление в открытой продаже любой из книг, которые лежали на здешнем прилавке, вызвало бы безумный ажиотаж — все экземпляры бы тотчас же расхватали. Тут была дефицитная приключенческая литература, современная зарубежная классика, книги по философии, искусству. Я почувствовал себя как человек, попавший в пещеру с несметными сокровищами и сознающий, что сможет унести отсюда лишь только очень малую их часть. Цены на книги были весьма умеренными, но денег мне хватало лишь на одну, а глаза разбегались. Какую же купить? В итоге, чтобы сделать приятное жене, выбрал «Стихи о прекрасной даме» — сборник поэзии от рыцарских баллад до поэтов Серебряного века. То-то было радости дома!

В следующий раз я пришел в ЦК более подготовленным. Взял, сколько мог, денег и вместительную матерчатую сумку для добычи. Короче говоря, мои походы на Старую площадь позволили мне пополнить мою домашнюю библиотеку парой десятков замечательных книг.

Ну и что? Сейчас эти книги пылятся на полках вместе с сотнями других. Уже и не припомню, сколько лет назад я последний раз дома брал книгу с полки. Можно было бы успокаивать себя, что все это когда-нибудь прочтут потомки, но вот вопрос: будет ли кто-то лет через тридцать-сорок читать что-либо на бумажных носителях?

Короче говоря, сокровища потихоньку превращаются в черепки.

Как и все сущее.  


Колонка Леонида Ганкина опубликована в журнале "Русский пионер" №100. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".