Классный журнал

Игорь
Мартынов

Двухколёсица

Как я до такого докатился? Влекусь по левой стороне, если по-нашему — по встречке, и хоть бы хны… тут все такие, левосторонние в законе… Да и не в том дело, как ехать — хоть поперек, главное, с какой скоростью, ибо лишь быстрота езды покажет, кто ты — «тварь дрожащая» или «какой русский не любит». Яро крутишь грипсу газа, чтобы реально разогнаться — но ты давно уперся в предел ста двадцати пяти кубов… Ковыряешься левой ногой в поиске лапки переключения скоростей, перейти на пониженную, пришпорить — но на «табуретке» с вариатором не предусмотрено… Где тот рычаг сцепления, которым переворачивали мир?! Выруливая на Полуокружную или вливаясь в прямолинейную, до самого Дой-Сакета, трассу сто восемнадцать… или натужно, из последних лошадиных сил, карабкаясь по серпантину к приюту дикой вишни на горе Дой-Сутхеп… волей-неволей спохватишься: были когда-то и мы рысаками, но где та озорная моща, которая рвала просторы под трубный зов прямотока? А тут встречные-поперечные, сплошь на малых мопедах, улыбаются, как будто убаюкивая: «Ну что, смирился, гордый человек?»

Ведь как дело было там, в краю родном? Мотоцикл в России еще больше, чем поэт, который больше, чем поэт. Это рывок за пределы, сжигание мостов, бессмысленный и беспощадный подвиг. Трудно голову держать на плечах: башку сносит ветром. Когда под тобой сверхскоростные два колеса, главное требование к черепной коробке — не соображать. Чем меньше дум, тем легче шее! Забыта причина рывка, мысли обрывочны, пунктирны: их уже не связать в целое, на них не построить философию или мораль. У обостренного зрения одна забота — как бы не воткнуться в горизонт. Слух контужен ревом «литра»; все душевные порывы свелись до уровня простаты, изможденной вибрацией… Когда на спидометре — двести девяносто девять, уже не жмет привязанность к почве, не тяготят и прочие узы, включая ранее желанные… Стерто все, что вчера было сказано, сделано в демографическом порыве, а может, и по любви. Бесполезно смотреть в зеркала — задний вид не догонит. И под шлем не проникнет щемящий дух Родины — покосов, лютиков, силоса.

И пусть никто его не видит, но ты-то знаешь, что сияет над твоим «интегралом» героический нимб с оттенками ницшеанства и прочей избранности, особенно когда пытается тебя подрезать, не впустить в междурядье завистливый джигит на четырех колесах.

«Patria o muerte» — придумано не нами, но, выясняется, другого выбора не будет. Динамика в пределах одной шестой всегда рискованна — так что лучше сразу брать с литровым мотором, чтоб никаких сомнений, что конечная альтернатива Родины будет достигнута еще при полносильной жизни, а не в постельном формате Ивана Ильича. Единственный минус: этот выбор одноразов, и повтор недоступен.

Возможно, есть и другие способы самоутвердиться. Но они требуют больше вложений и раздумий, чем оседлание купленного с рук бывалого спортбайка. Который на просторах Отчизны, конечно, не средство передвижения, а роскошь. Роскошь нечеловеческого общения под нечеловеческую же музыку.

И теперь, на чужбине, когда вместо ста пятидесяти девяти в распоряжении всего девять лэ-эс, есть время обдумать свое былое двухколесное.

…У нашего соседа дяди Коли была такая же кожанка модели «авиатор», как на Нестерове, когда тот исполнял «мертвую петлю». Еще у него был пыльный шлем типа того, в котором комиссары склонялись молча над Булатом. Но главное, у него были те самые очки, которые легли в основу облика легендарного Савранского, догнать которого — утопия.

«Капитан, обветренный как скалы» — это про дядю Колю.

По воскресеньям он устраивал благотворительные дефиле на своем мотороллере «Вятка». Между прочим, точная копия легендарной Vespa GS150, которая феноменально популярна сейчас в Таиланде: по сладкому запашку двухтактного выхлопа всегда учую сей феномен.

Я стоял на площадке во весь шестилетний рост, держась за руль. Когда мы разгонялись до максималки, капитан бросал штурвал, оставляя управление юнгам. «От винта!» — командовал он, и обитателей закрытого городка как ветром сдувало. Все галки и паханы Химок хоронились по кустам. Я не видел, куда едем, — слезы от встречного воздуха застили взор. Но тогда было неважно, куда ехать.

«Я дядю своего люблю.

Умел он управлять аэропланом,

И делать в небе мертвую петлю,

И в белых брюках драться с хулиганом…»

…С годами росла кубатура. Но общий вектор движения не менялся: в никуда. Душок свободы, амбре погонь и первых приводов в милицию. Помню, как в школьные годы на Куркинском шоссе мы козырно завалились с Вадимом Кравченко на «Минске», тщась уйти от инспектора с его коляской и с пистолетом в кобуре… Лежа на боковой, вращаемся по асфальту, как в тодесе, при этом держимся в седле, Вадим газует и орет: «Врешь, не возьмешь!» Но тщетно — человек в кирзовых сапогах уже протягивает десницу, крага его огромна, как карающая клешня. О, тяжело пожатье кожаного истукана! Позорное пленение, штрафстоянка, после которой наш «Минск» больше не завелся, лишившись там не только существенных деталей, но и чего-то более сокровенного…

А потом были первые пробы левостороннего движения. Некрепкая зорька девяностых, освоение Кипра. Выяснилось, что за его безграничную офшорность остров любят не только русские, но и вообще каторжники. Например, англичанин Энтони, «острый козырек» из Бирмингема, беглец от королевской юстиции, пристроился здесь сезонным механиком и довольно успешно (для себя) сдавал нам на прокат мотоциклы «Судзуки». Два первых сразу распались на составляющие, едва выкатившись на кипрское шоссе, которое явно подверглось шествию каких-то гусеничных энтузиастов. Третий мотоцикл был разобран пожилым киприотом где-то на окраине острова. Этот дед затормозил возле нас, о чем его не просили, достал из бурдюка много гаечных ключей и, не говоря ни слова по-английски, развинчивал наш «Судзуки» до последней косточки, пока не нашел то, что искал, — деталь, на мой взгляд, вполне годную. Дед, кстати, тоже так решил, потому что взял деталь, бережно завернул в виноградный лист и укатил, оставив нас с грудой металлолома, раскоряченного в самом дальнем углу Средиземноморья, откуда крестоносцы когда-то штурмовали Гроб Господень. В путеводителе я позже вычитал, что киприоты всегда готовы приходить на помощь. Выбора для ночевки у нас не было, но мы его сделали: апартаменты Ричарда Львиное Сердце в замке, где он после неудачного взятия Иерусалима, как бы реабилитируясь в собственных глазах, взял в жены Беренгарию Наваррскую. В подвале замка-музея постлали надувной матрасик возле надгробия какому-то тамплиеру. Наутро нас, вместе с расчлененным «Судзуки», спасли охотники. Дело в том, что из лимассольского зоопарка накануне сбежали львы и следы их привели буквально к нашим, то есть нашим с Ричардом, апартаментам. Привели и далее потерялись. Нас погрузили в пикап и доставили к Энтони. «Охотники сказали, что вы съели львов?» — уважительно и как бы даже коллегиально хохотнул беглый каторжник. Мы могли бы все свалить на тамплиера, но не стали этого делать. И все-таки с того случая возникло предубеждение к левостороннему движению. Но и окреп героический ореол мотоциклизма.

Выбирать свой первый взрослый аппарат я поехал с чемпионом России в шоссейно-кольцевых гонках. Андрейка‑Батарейка — так его звали в рейсерских кругах — приметил в груде металлолома (каковыми и наружно, и по существу были первые моторынки б/у‑мотоциклов в Москве) нечто, предположив, что при должном вложении сил (его) и средств (моих) это можно реанимировать. Купили. Андрейка уехал на «Невское кольцо» — очередной этап чемпионата России, и там реанимировать, после падения, пришлось его. Возвращался он в трейлере статуей Лаокоона, загипсованный столь многообразно, что занял там все пространство. Поджидая, пока у Андрейки возобновятся руки, которые он сможет приложить к обещанному, свой первый мотосезон я провел не в седле, а за чтением профильной литературы, среди прочего — романа Роберта Пёрсига «Дзен, или Искусство ухода за мотоциклом». Тень Будды впервые пала на воображаемые трассы, засвеченные ослепительными скоростями: «Рассмотрение искусства ухода за мотоциклом по существу представляет собой миниатюрное исследование искусства рациональности как таковой. Если работаешь с мотоциклом, работаешь хорошо и с любовью, то сам становишься частью процесса, процесса по достижению спокойствия духа. Мотоцикл, в сущности, — это умственное явление». Работа с мотоциклом… Что за утилитарный подход?! А как же «все от винта»? А как же «врешь, не возьмешь»? А избранность, а превосходство? А вилли и воли сверхчеловечности? Но, согласно Пёрсигу, тут не отрыв от реальности, а совсем наоборот — вникание в оную: «Путешествующему на мотоцикле все вокруг видится совсем иначе в сравнении с другими видами странствований. В автомобиле всегда находишься в замкнутом пространстве, и поскольку к нему привыкаешь, то практически не сознаешь, что из окна машины видишь лишь еще одну картину, как по телевизору. Ты просто пассивный наблюдатель, и все нудно проплывает мимо тебя как в кадре. На  мотоцикле же кадра нет. У тебя устанавливается связь со всем окружающим. Ты сам находишься на сцене, а не просто наблюдаешь за ней со стороны, при этом чувство присутствия просто потрясающее. Этот бетон, шипящий в пятнадцати сантиметрах под ногами, настоящий, точно такой же, по какому мы ходим, он тут — вот, хоть и смазанный от скорости и его нельзя четко рассмотреть, и все же можно просто опустить ногу и коснуться его в любое время. А всё вокруг, весь опыт постоянно присутствует в сознании». Но самое большое удовольствие, по Пёрсигу, вообще не в езде на мотоцикле, а в копании в нем.

Не поверив Пёрсигу, следующий мотосезон я открыл не в гараже с гаечными ключами, а в седле на магистрали и уже вечером, в день открытия, был доставлен в Центр травматологии имени Приорова. Мне наложили хитрый гипс на сломанную большую берцовую кость. Хирург поблагодарил за участие: «Будем на вас испытывать новую схему. Пока опробовали только на зайцах. Вот хорошо, что есть байкеры».

Зато появилось время дочитать заброшенный томик Пёрсига: «Уклоняться от ремонта мотоцикла — значит, совсем не понимать его. Сели на мотоцикл, чтобы удрать от техники на природу, где свежий воздух и светит солнце? Но бегство от техники и ненависть к ней саморазрушительны. Верховное божество, Будда, чувствует себя так же уютно в цепях цифровой ЭВМ и в шестернях коробки передач мотоцикла, как и на вершине горы или в лепестках цветка».

…Прошли годы. Можно предположить, что, оказавшись в стране миллионов улыбок и мотобайков, я был частично готов к корректировке своей двухколесной концепции: уступить какую-никакую пядь воззрений, слегка подвинуться в крутящем моменте, переобуться из сверхчеловеческих мотоботов в обывательские кеды. Но выяснилось, что тут вообще никакой концепции нет. Тут просто едут. Втроем, вчетвером. С собаками, с котами. С варанами и боевыми петухами. Я кормил такого тыквенными семечками с ладони на светофоре возле ТЦ «Майя» — там самый длинный красный. Петух сидел на заднем сиденье соседнего по пробке скутера и клевал. А кто-то на ходу готовит супчик, кто-то вяжет. Школьницы, сидя по-амазонски, снимают тик-токи. Рутинная жизнь в седле. Хочешь выделиться, стать избранным, особенным? Ходи пешком. Будешь в диковинку. Однако, поскольку тротуаров не предусмотрено, рано или поздно любой избранный волей-неволей вольется в двухколесный трафик. На что обратить внимание, выбирая скутер? Конечно, на объем «унитаза» — подседельного багажника. От него зависит, сколько канталуп и мангостинов можно закупить на утреннем рынке. Хорошо, если влезает полуоткрытый шлем. Например, как в «Хонду-Клик». Его-то, красного «Клика», купили мы у австралийца, хозяина проката и тоже Энтони.

Следуя заветам Ричарда Пёрсига, не бежали мы от техники, не уклонялись от ремонта и постепенно, обновив почти все, кроме вариатора и двигателя, привели средство передвижения в форму.

— Слышишь, что-то хрустит в задней подвеске? — спрашивает сын. Я делаю вид, что слышу.

— А теперь не хрустит, — утверждает он через несколько дней, поработав гаечными ключами. И я верю на слово.

Что касается трафика: угодив в него впервой, пытаешься осмыслить интенцию каждого отдельного участника циркуляции, переходишь на личности, погружаешься в частности. Но если увидеть картину целиком, тогда спервоначалу пугающий хаос обернется гармонией — доходчивым аналогом безразличия. И хотя в чатах нон-стоп брюзжат о том, «как ужасно местные водят», «какой беспредел на дорогах», но, накрутив репрезентативный километраж, честно признаем, что на здешних дорогах не водится ничего хотя бы отдаленно напоминающего те угорелые стрит-рейсы убитых «Минсков» и «Чезетов», которыми мы шухерили тихий подмосковный городок, малую свою родину. Попрактиковавшись, вы обнаружите логику и смысл тайского трафика там, где они вроде бы не предусмотрены. Например, вы едете в аэропорт Чиангмая по Hang Dong Road — двигаетесь, как обычно, в левом ряду; на светофоре вам надо повернуть налево — там, напротив универсама Lotus. Но на светофоре красный. И вроде бы дорога свободна и можно свернуть, но вы будете стоять без всяких иных веских причин, только потому, что, видите ли, горит красный. Поначалу, конечно, и я так делал и считал, что это нормально, ведь никто сзади не гудит, не сигналит, не гонит. Тогда я еще не знал про «кренг джай». Если перевести коротко, это «невероятная степень вежливости и учтивости, характерная для общения между тайцами». Сами-то они всегда в этой ситуации поворачивают и едут. Но раз уж так вышло, что дорогу перегородил все еще одурманенный своими ПДД иностранец, то остается только ждать, когда он сам прозреет и добровольно вольется в поток. Езда по Чиангмаю впечатляет, но не столько видом семей из четырех, а то и пяти персон, втиснутых в один мопед и едущих при этом по встречке. Оглушает полное отсутствие гудков. В отличие от иных городов, где клаксон является выражением мужского эго (чем дольше сигнал, тем оно мощнее), здесь все наоборот: открытое проявление гнева или враждебности является очевидным признаком слабости. Горе водителю, который унизит себя использованием гудка. Уж лучше часами сдерживаться в неподвижной тишине, пока какой-нибудь небывалый фаранг или местный старец блокирует дорогу, чем попросту посигналить ему, чтоб он немножко сдвинулся. Даже при аварийной опасности, когда автомобильный гудок предписан правилами, никто не посмеет нарушить «кренг джай». Если движущийся за вами автомобиль мигнул фарами — значит, у него что-то с электрикой, отходят контакты. Не может быть и речи, что он мигает на вас! Но если он включил поворотник — это тоже не должно сбивать с толку, намерение здесь крайне редко переходит в действие. Втянувшись в трафик, как будто оказываешься в одном из русел постоянного космического потока и больше, чем из книг, понимаешь учение о колесе, которое продолжает вращаться без овремененного начала и конца. И, если время не имеет смысла и ценности, что проку в скорости? Зачем нестись и рваться, если ты всегда успел? В тайском языке нет времен, зато полно других измерений — например, тонов. Чтобы услышать, надо прислушаться, а значит, сбавить обороты. Поравняться с реальностью.

…«Садись, тертый человек», — предлагает «Клик» и через полчаса доставляет к вершинам Дой-Сутхепа, к приюту дикой вишни.

Дикая вишня, она же сакура, отцветает. Розовые лепестки осыпаются на алую «табуретку», на смирных пассажиров.

Отсюда город с его светофорами, пробками, перекрестками как на ладони. Мы выше этого: времени, скорости, сверхчеловечности.

Конечно, временно. Скоро в дорогу. Скоро на съезд.

Проверим шины и тормоза.

Нам некуда больше спешить, но хорошо бы успеть на рынок за пангасиусом. И рамбутанами.   



Колонка опубликована в журнале  "Русский пионер" №121. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".