Классный журнал

Игорь
Мартынов

Разрельсовка

От «Постой, паровоз» до «Наш паровоз, вперед лети, КОМУ НИ остановка» (так слышалось дитяте, не ведающему про какую-то «коммуну») — дистанция растущего размера.

Железная дорога и пугала Русь, и прельщала. Демонизирует «железку» Константин Леонтьев: «Опасно, как бы земля не стала скоро походить на всемирный паутинник, который опутывает весь земной шар, в котором плавает только отощалый всеядный человек, как голодный паук, не имый кого и что поглотити, так как сам же он пожрал, побил, истерзал все живое на поверхности всей земли. Эти железнодорожные линии не похожи ль на нити всемирной паутины?» А ведь это еще двадцатый век не наступил. Но уже Аннушка пролила на рельсы отнюдь не масло: «Ровно в ту минуту, как середина между колесами поравнялась с нею, она откинула красный мешочек и, вжав в плечи голову, упала под вагон на руки и легким движением, как бы готовясь тотчас же встать, опустилась на колена. И в то же мгновение она ужаснулась тому, что делала. “Где я? Что я делаю? Зачем?” Она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину».

Но наперекор железнодорожной эсхатологии развивается и бодрое ж/д-ликование, упоение скоростью, ветерком — музыка Глинки, слова Кукольника:

«Пестрота, разгул, волненье, ожиданье, нетерпенье…

Православный веселится наш народ,

И быстрее, шибче воли

Поезд мчится в чистом поле».

И так всю дорогу. Инфернально Блок всплакнет:

«Так мчалась юность бесполезная,

В пустых мечтах изнемогая…

Тоска дорожная, железная

Свистела, сердце разрывая…»

Но тут же перебьет его бодрый Орешин:

«Лесом, лугом,

Степью, полем,

Мы творим,

Творим и строим.

Мчимся выше,

Мчимся ниже,

К цели ближе,

Ближе, ближе…

Мчатся годы,

Мчатся дни,

Ближе станции огни!

Все мы в поезде,

В пути мы,

Все мы гайки,

Рельсы, дымы…»

Нагонит безнадегу Некрасов:

«Прямо дороженька: насыпи узкие,

Столбики, рельсы, мосты.

А по бокам-то всё косточки русские…

Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?

Чу! восклицанья послышались грозные!

Топот и скрежет зубов;

Тень набежала на стекла морозные…

Что там? Толпа мертвецов!

То обгоняют дорогу чугунную,

То сторонами бегут.

Слышишь ты пение?»

Маргарита Алигер слышит пение — но не мертвецкое, а иное, мажористое:

«Дальних рельс мерцанье голубое…

Так лети, судьба моя, лети!

Вот они, твои, перед тобою,

железнодорожные пути.

Чтоб в колесном гомоне и гуде,

чтоб в пути до самого конца

вкруг меня всегда дышали люди,

разные, несхожие с лица.

Чтобы я забыла боль и горесть

разочарований и невзгод,

чтобы мне навек осталась скорость,

вечное стремление вперед!»

И БАМ не исключение: магистраль растянута, разрельсована меж крайностями.

«Слышишь, время гудит — БАМ!

На просторах крутых — БАМ!

И большая тайга покоряется нам.

Слышишь, время гудит — БАМ!

На просторах крутых — БАМ!

Этот колокол наших сердец молодых», —

громокипит Роберт Рождественский.

Но в ту же пору Евгений Евтушенко начитывает на винил злободневную поэму «Просека» (по сей момент не издано в электронном виде):

«Поймете, как мерзлую землю долбали мы,

когда на камнях мы строили БАМ,

не слушая песенное -“бам‑бам‑баманье”,

честно сказать, противное нам…»

Артачатся, пикируются ветки железнодорожной темы. Зато возможны пересадки — каждый куда-нибудь да доедет. Даже туда, куда не собирался. Или не  мечтал.   



Колонка опубликована в журнале  "Русский пионер" №121. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".