Классный журнал

Игорь
Мартынов

Ы (аналоговая элегия)

Горынча

Вы спросите — конечно, спросите, — почему не Гарринча, а Горынча? Как это хлесткий хищник, способный накрутить все обороны мира, превратился в потешного горыныча, нестрашного змия, веселящего ласкательным пламенем? Так морская волна стачивает бутылочный осколок в гладкий блинчик. Так ветер шлифует острые края, а время пеленает их пылью — так тайская фонетика подрихтовала неприемлемые ею «дабл эр», одомашнила вставным «ы», выдала по-своему.

А сперва все шло задорно. Однофамилец великого бомбардира, он прибыл в Северный Таиланд из восточной Бразилии миссионером футбольного бога и поставлен вне конкурса в нападение ФК «Чиангмай», однако на первой же игре выяснилось, что он страдает редкой, но абсолютно несовместимой с футболом формой аутизма: получив мяч, тут же выбивает его в аут. Как говорится, в одно касание. Без вариантов. С практическим футболом было покончено. Зато в теории, на словах все выглядело филигранно. На себе не показывая, он объяснял финт Гарринчи так, что слушали и заслушивались.

«Гарринча, — разъяснял он, — делает движение корпусом влево, резко и убежденно. Вы, купившись, в точности повторяете, а он остается на месте! И когда, раскусив подвох, вы вернетесь на исходную, Гарринча таки сорвется с места именно влево, всегда влево по давным-давно рассекреченному пути. Все защитники мира знают финт Гарринчи. Никто не успел на отбор. Потому что нельзя успеть за очевидным».

Так Горынча стал лектором в центральном университете с курсом «Боги мяча». Он всходил на кафедру несколько устало, даже с одышкой, подчеркивая новый образ. Это был не тот мобильный, неукротимый, как крылатая ракета, форвард, но интеллектуал неопределенных лет, ироничный, иносказательный:

— Человек рожден для малого, его радует лишь постижимое и знакомое… — так он начинал лекцию-проповедь. — А вот голуби даже в своих самых суетных устремлениях остаются существами неземными и всегда готовы подняться над мирской суетой. Я знаю только одного игрока, способного во время матча вознестись над полем и видеть свою игру как бы со стороны, с высоты птичьего полета…

Понятно, чью фамилию подразумевали студенты — того самого, только что получившего очередной «Золотой мяч». Но, выдержав паузу, Горынча произносит неслыханное имя:

— …Джурмук Нарми! Джурмуку пока всего восемь лет, но скоро о нем узнает весь свет. Во время своих кенийских странствий я видел, что он делает с мячом. Ворота у кенийцев, как вы догадываетесь, традиционно обозначают бивнями элефантов. Это особенно страшно для голкипера: многие из них после затяжного прыжка на штангу оказывались в буквальном смысле распяты... Жертвенный аспект футбола — но об этом я поговорю позже… Да, так вот Джурмук: в первый раз он ударил по мячику при мне — удар был такой точности и силы, что кенийские футбольные старожилы мгновенно окрестили его «лрумгу тутуган», что в переводе означает «небесное прозрение»... И грянул гром. И пролились дожди, прервав томительную засуху. И вышли на поле слоны почтить память всех своих, утративших бивни. Точно как в аналоговой технике: чем резче жмешь, тем пылче отклик.

Говорил Горынча негромко, но выстраданно. В аудитории воцарилась такая тишина, что слова его доходили до студентов со всем своим горьковатым привкусом.

— На футбольных газонах мира правят практицизм и диджитальность. Мы почти совсем не встречаем свободных, недостаточно остриженных газонов, где нет-нет да и пробьется наружу одуванчик, горицвет, фиалка амазонская. Вспоминаю газоны моего сан-паульского детства… Сколько радости они давали, сколько надежд на неизвестное будущее! Теперь мои первые одноклубники уже не так безмятежно счастливы. Жоржио сидит в тюрьме за махинацию с прототипами. Жоао попал в обильную любовную историю и оставил большие ворота без прикрытия… Я как будто бы оказался их единственным полномочным представителем в будущем, о котором мы вместе грезили в босоногом сан-паульском детстве… И несу тот первозданный трепет, ту дичь тем, кто способен на отклик. Здесь, в стране тысяч рисовых полей и миллионов улыбок, здесь нашел я несовершенство мира, которое культивирую по мере сил…

Но гонорары за футбольные лекции быстро иссякли. И тогда Горынча устроился тестером искусственного интеллекта для местного стартапа. В день надо отсматривать десять тысяч картинок в сети, помечать свою эмоцию: плюсик, если положительная, минус, если нет. И все бы ничего. Но отсматривать надо глазами собаки, подразумевая собачью реакцию на увиденное.

Тут вот какое дело. При университете жила-была дворняга Тиу, душа и талисман универа. Ходила со студентами в горы, отгоняла крыс и дикобразов, по вечерам подвывала походным песням под гитару. И внезапно пропала — обыскали всю территорию, три тысячи четыреста девяносто акров, все кампусы и факультеты… Расширили поиски и обнаружили тело Тиу в прилегающем квартале. По камерам наблюдения отследили, что похитил ее злоумышленник на скутере с коляской и передал другому злоумышленнику, из рук которого она пыталась вырваться… и почти сбежала, но тот выхватил пистолет и настиг ее пулей. Вторым злоумышленником оказался полицейский, который теперь уже обвинен в краже и пытках животных. Разоблачена подпольная сеть коварных собаколовов. Но Тиу не вернешь. Хотя — как сказать.

Студенты отделения робототехники не смирились с потерей талисмана. Куплены и доставлены из Китая корпусы роботов-собак модели ар-ти-восемьсот. Cобраны, прошиты, и вот уже вовсю резвятся на университетской лужайке Тиу Первая, Тиу Вторая, выполняя нехитрые начальные команды… Однако самое важное впереди. Тиу — будь то первая, вторая, любая — должна самообучаться, развиваться, чтоб встреча со злоумышленником, сколь бы хитроумным он ни оказался, не застала врасплох, как вышло с первообразом. Злодей получит по сусалам или по рогам, будучи распознан во всяком обличье и двуличье. Горынча поиграл со всеми Тиу на лужайке в футбол невидимым мячиком и осознал, что теперь его призвание — обучить искусственный интеллект, пускай в таком, четвероногом, виде, финту Гарринчи. Ведь людей он уже всему, чему мог, научил. Но до финта путь далек лежит — сперва заполнить электронный мозг помеченными картинками и прочей биг-датой.

Былина

Мы сидим в стритфуде: нюх ужален перченым амбре, слух истерзан дискантом лук-крынга. Взгляд сканирует пространство — не летят ли тараканы? Не ползут ли сколопендры?

— Вот! — рассуждает Горынча. — У нас задействованы все органы чувств, а у машины — только мозг. Ну обыграет она меня в шахматы — но она не знает счастья от запаха свежескошенного газона… от взорванной во славу гола петарды… от као-соя с черненьким копченым кардамоном.

Горынча припал к тарелке, вкушая.

— Я выведу ИИ за рамки размеченного цифрового поля. Уведу в аут, где у разума отрастают чувства… крылья… и прочие органы.

— Ну и сколько за это платят? — встревает Былина. Былина Черная Вдова, как зовут ее в ай-ти-комьюнити, не вдова ни разу, хотя уже со второй реплики она расскажет, что была мишенью домогателей то ли восемнадцать, то ли того более раз. И сделает это так наглядно, что у визави не остается ни единого варианта поведения, кроме домогательства. Устраниться не выйдет.

— Мартынов, из-за тебя руку сломала.

— Как? Мы ж не виделись месяца два?

— А вот так… Задумалась на уроке танцев о твоем лингвистическом проекте… Упала. Перелом. Всё из-за тебя.

— Да ну какой проект, что ты?

Ну да, однажды при ней сцепился я с цифровым кочевником, он доказывал, что любая волна доступна оцифровке, ничего, мол, от волны не убудет, а я говорил, что цифра ограничена в каждом моменте, тогда как волна перетекает за кромки и не имеет, таким образом, стоп-кадра, сколько ни командуй «замри!». Вот, говорил я, помножь семьдесят восемь на восемьдесят семь. Он помножил прямо в уме. Все, говорю, это твой предел, ленточка твоя финишная! А вот ты скажи мне назвать все синонимы к слову «разумный». И назову семьдесят восемь, а, пока называть буду, за это время в языке уже родится новый, семьдесят девятый. И не угонишься ты со своей оцифровкой за волной. Думал, пришпилил, как бабочку? А она улетела, живая. Аналоговая.

Вы своей оцифровкой выскоблите все, стерилизуете. А у нас все главное — через «ы»: «мы» — «голытьба» — «дрын» — «калым» — «быдло» — «Колыма» — «глыба» — «какая глыба, какой матерый» — «вынь» — «сарынь» — «ыть»! Через «ы» даже «души прекрасные порывы».

Расправите, проясните? Замените на отутюженные, как стрелки офисных штанин, «и»? Но это будет какая-то другая речь, не родная… Потому что родная речь только та, что не выдаст. Язык без костей, как говорят в народе: да будут наши помыслы темны, а предложения неясны. Поди познай, куда ведет кривая и что там было на уме: не поддается ни ГОСТу, ни плану, лафа агностику. Начал заутреню, кончил совсем плохо, последним слогом все переиграл, пустил под откос поезда, проткнул шипящим окончанием позитивный дебют — и будущее сдулось. «Медленный», «желанный», «неслыханный» — сплошь исключения из правила, а других, правильных, и не видали — в силу мифичности и неразборчивости, отчий язык никому не ведом. Всегда готовый замести следы, уйти от ответа, взять себя обратно, обвинить в неточном переводе славистов: «играли мы в углу и кажется что в этом»... Оргия морфологических оборотней... флективные браки словес... И странно от пользующихся этой речью ждать чего-то прямолинейного. Нет литературы более подрывной, чем орфографический словарь. А синтаксис? О, этот синтаксис! Как химкинские смешанные леса — то березки послушны, то рябины шустры, поддерживая выход стволов потверже... однако, что считать основой, на кого равняться? Лес рубить на щепки, для определенности? Как иначе справиться с этой пущей, когда с трудом, но все-таки построена хоть какая-то конструкция, достигнута предикативность — как вдруг начинают из всех щелей переть дикорастущие придаточные, подступают паразитирующе вводные слова и в свистопляске опять обваливается суть — а все смутьяны опять ушли дворами, суффиксами, щелями в заборе…

Цифровые номады слушали озадаченно. Русский до них не очень доходил. И только она тогда протянула руку понимания:

— Былина! Тоже через «ы».

Так и познакомились. Она прилетела в Таиланд из Канады, куда еще в детстве попала дочкой хоккейного вратаря Трутяка (не путать с тем чемпионом). Трутяк вратарствовал в хоккейной лиге Онтарио и вовремя запатентовал «прием Трутяка», а именно: шайба — штука столь мелкая, что обычным органом чувств не уловить, надо учиться видеть в темноте. Потому хоккейная вратарская маска изготовляется сплошной, без единой щели для глаза. Стало быть, искусство голкипера — как следует распалить внутреннее зрение. У кого выйдет зорче, тот и чемпион. И вот когда настали времена бесконтактной парковки с помощью ИИ, выяснилось, что именно «алгоритм Трутяка» наилучшим образом справляется с задачей бесконтактности, то есть почти без боя жестянки. Патент купил мировой автогигант, а вратарская дочь устроилась в тайский филиал. Канада никогда ее не грела. Слишком много одёж.

Рассупонившись, она стала грозой цифровых номадов Северного Таиланда. Свою миссию видит в том, чтобы «растормошить этих ботаников», «поджарить нейроны», «душу вытрясти».

Сейчас у нее в разработке два китайца, Ий и Иинг. Надо сказать, и до пришествия Былины этот тандем программистов гремел в регионе. Лед и пламень. Между собой они не общались, делали вид, что вообще друг друга знать не знают, но неумолимо оказывались где-нибудь вместе. На кулинарных курсах — все заканчивалось поножовщиной и битвой на сковородках. На уроке тайского языка — сражением понижающих и повышающих тонов. И если бы им поручили строить Китайскую стену, ее бы никогда не построили: один бы клал кирпичи, другой бы тут же разбирал. Но Былина решила устроить квантовый скачок. Объектами ее шашней одновременно стали и Ий, и Иинг. Оба уже горели как бикфордов шнур, и огни их сходились в той точке, где их поджидала, зажмурившись от предвкушения, Былина. «С двух сторон сгорю, коли вспыхнула», — мурлыкала она старинный канадский романс.

Дыанпхен

Но вернемся к стритфуду.

— Ну и сколько за это платят? — встревает Былина.

— Это почти безвозмездно. — Горынча тупит взор. — За ради спасения машинного разума.

— Ребята, долой экивоки! Я предлагаю полностью безвозмездный проект, — торжествующе возвещает Былина.

Съемки в массовке. Фильм снимает режиссер Дыанпхен, на его счету — выставка виртуальной реальности в полной темноте. Там выдавали инфракрасные очки на входе, но Былина, как наследственная ясновидящая, от очков отказалась — так и угодила в объятия Дыанпхена. Снимается фильм по роману «Луна в подвале», главный герой получает информацию из будущего, что там нейросеть частично захвачена авторитарным режимом, силовики распоясались, но главный герой пропускает сеть через себя, подключается к цепочке и, можно сказать жертвуя собой, фильтрует сеть. Сюжет понятен, осталось только визуализировать.

Далеко ходить не надо. Эти мотни проводов на каждом столбе, как жилы, как извилины искусственного разума, свисающие, цепляющие, щекочущие прохожих… Эти вывески на таком алфавите, где каждая буква как петелька нейрона вяжется с соседней, без пробелов — так же, как деревянные хижины старого города лепятся друг к другу подобно чату, слово за слово, коряво и непредсказуемо… Где ж еще визуализировать, как не здесь? Орут петухи, толкуют токи, дикорастущие дерева сплетаются с неразборчивыми проводами… Смотри, как в растениях происходят процессы циркуляции соков, взаимообмена веществ, — и, подобно растительному биоценозу, так же в нейросетях идет нооценоз… Дерево не станет рвать свои корни, разлучаться с почвой — корневая система уловит синтаксис и орфографию и химкинского леса, и мангровых лесов Амазонки. Так, переплетаясь с разумом трав, людей, собак, искусственный разум возлюбит равно всех в своей вегетативной эволюции. По крайней мере, здесь, в старом городе, в бывшем королевстве Ланна, это не просто бесспорно — это зримо.

Но мы, массовка, мы останемся невидимы, за кадром. Обычные подразумеваемые. Насыщаем окружающую среду, чтобы метаболизм повседневности подпитывал и насыщал творение и сцены в кадре. Таков замысел творца. В кадре будет что-то происходить, пока неведомо, что именно, но мы должны честно исполнить свои закадровые роли. Я поеду на фикседе «глухаре» вдоль макашниц и не остановлюсь, да и не смогу остановиться — на фикседе нет тормозов. Былина в это время примеряет соломенную шляпку с таким шармом, перед которым не должен устоять и сам машинный разум. Горынча, само собой, чеканит невидимый мяч.

Мы

Мотор! Стартую. Внезапно на пути возникает нечаянная макашница. Резко выворачиваю руль и несусь прямиком в примеряющую шляпку Былину, буквально выталкиваю ее с той точки бифуркации, где за нашими спинами сшибаются со всей неистовой силой лед и пламень — это Ий и Иинг летели с двух сторон к одной фата-моргане и теперь на какое-то время слепились как сиамские близнецы в стихийном перемирии. А в кадре происходит вот что: на перекресток, дружелюбно мигая зелеными индикаторами, вбегает Тиу ар-ти-восемьсот. Из переулка аккурат на нее несется скутер с коляской. Злоумышленник в черной маске свирепо нависает над рулем. И тогда Тиу делает движение влево. Скутер, купившись, поворачивает туда же. Но Тиу возвращается на исходную позицию. Налетчик — озадаченно — выпрямляет курс. И в этот момент собака-робот все-таки проскакивает влево, минуя злодейский наезд, увернувшись.

Великий финт во всей своей первозданной, непостижимой правоте. Тайные тренировки даром не прошли.

— Ты видел! — кричит мне Горынча. Он чеканит невидимый мяч и повторяет: — Мы его сделали.

Мы сделали его.

Его сделали мы.


Колонка опубликована в журнале  "Русский пионер" №118. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".